Однажды, где-то в апреле, я возвращаюсь с работы вечером и застаю дома высокого седого джентльмена, представляющегося ленинградским режиссером. Квартира, которую мы с Машей снимаем, совсем без мебели: спим на полу, в двухместном спальнике, а посреди комнаты стоит наш стол – крашенный черной краской ящик из-под апельсинов с чертежной доской вместо столешницы.
На этой-то доске и красуется бутылка хорошего коньяка, которую явно принес с собой режиссер. Я на Машу осуждающе смотрю: она ведь на втором месяце. Она в ответ точно так же смотрит на меня: естественно, что она не пьет, тем более что бутылка еще запечатана и не иначе ждет меня.
Ситуация такова: режиссер запустился с картиной со сценарием, написанным под другую актрису. Та согласилась сниматься, но уже перед самым выездом в экспедицию оказалось, что она рожает, причем где-то за границей.
– Ужас ситуации в том, что ящики с реквизитом уже запакованы, через неделю съемки на Терском конезаводе под Пятигорском, а героини нет, – говорит режиссер. – Если Маша согласна, ее утвердят без проб, но через неделю надо уже быть в Пятигорске...
– Простите, – говорю я, потому что они оба на меня смотрят, – а почему съемки на конезаводе?
– Дело в том, Юра, что я снимаю фильмы на спортивные темы, и нынешний сценарий называется «Девушка и Гранд», – режиссер извлекает из портфеля пухлую самодельную книгу. – Вот он. Это о верховой езде.
– С девушкой ясно, а кто такой гранд?
– Гранд – это конь, ее воспитанник и друг.
По нашим с Машкой лицам режиссер понимает, что его сегодняшний визит не удался.
– Ужас вашей ситуации понятен, – ставлю я точки над «i». – Но Маша не сможет сниматься, потому что она беременна.
– Как? – режиссер удивленно смотрит на плоский живот моей жены. – И сколько уже?
– Второй месяц.
– Ничего страшного, мы все отснимем за май, и на экране ничего еще не будет видно.
– Причем здесь экран?! А о ней вы думаете? Как она поскачет на лошади? Не будете же вы утверждать, что в такой картине ей хоть немного не придется этого делать?
– Буду! Даю слово, что к лошади она и близко не подойдет: у нас есть прекрасная дублерша, мастер спорта и вылитая ваша жена.
И все же я говорю «нет» и вижу, как это Маше приятно. Режиссер идет в танковую атаку с применением химического оружия – коньяка, а потом – оружия особой разрушительной силы – лести. Он расписывает популярность моей жены, забыв под кого написан его сценарий, вскользь называет примерную сумму ее гонорара, добавив, что там она – «из кадра в кадр», и в конце концов клянется, что берет полную ответственность за наше будущее потомство.
– Смотри сама, – говорю я ей в конце концов, хотя и так уже все ясно.
Режиссер откланивается, а Дюжева обещает сегодня же прочитать сценарий и завтра утром позвонить.
– Ну что, собираем вещи? Разъезжаемся? – спрашиваю я, когда она с ногами и сценарием забирается в наш многострадальный спальник. – Дан приказ – ему на запад, ей в другую сторону?
Дело в том, что мне в это же время тоже уезжать руководителем прочностных испытаний в Никополь, под Днепропетровск. А потом у меня сессия на заочном отделении прозы Литинститута, из-за которой меня заменит на испытаниях сменщик. И вырисовывается шикарная перспектива – если я сдам сессию сейчас, досрочно, то смогу махнуть в мае к Машуньке на съемки, в Пятигорск!
В аэропорту я долго целую мою любимую беременную женщину и трусь о ее ухо щекой:
– Ты осторожнее там со своими конями.
– Ты осторожнее там со своими машинами, – отвечает она в тон, и я точно знаю, что ради того, чтобы хоть разик прижать ее к себе, я сдам что угодно, кому угодно и сколько угодно.
– Без зачетки не приму... – шепчет она озорно напоследок, и это «не приму» опаляет меня огнем.
Собственно, история эта начинается с того никопольского дня, в который было мне с утра плохо. В этот день мы не работаем – опохмеляемся после майских праздников. Сменщик мой должен прибыть через неделю. Почти половину положенных километров по булыжнику мои ребята откатали: в корсетах и шлемах две недели они со свистом утюжили на опытных машинах кусок ядреного булыжника, наводя страх па пожилое никопольское население и восторг – на молодое. Мои задачи – проверка их на трассе, ежедневный и тщательный осмотр каждой машины и замеры каждого нового миллиметра многочисленных трещин кузовов. Я их описываю, фотографирую, а потом, на заводе, по результатам и динамике разрушений пишу пухлый отчет с графиками и фотографиями, который является основой для принятия конструкторских решений.
Дело знакомое и любимое: побыл я годик каскадером, нашел свою жар-птицу и опять вернулся на завод, на сто тридцать пять рэ оклада. Из-за этих-то испытаний и рухнула моя первая семья. Честно говоря, она еще до Дюжевой рухнула: не хотела моя первая жена «жить, как в зале ожидания». А с Машей «в зале ожидания» оказывался чаще я.
Я хорошо помню этот поганый майский никопольский день – мне так мерзко!
Сначала я грешу на вчерашнее: полночи не спали, гудели, пьянствовали. Но к вечеру вдруг понимаю, что плохо не телу моему – душе.
Седлаю свою «блондинку», еду на почту и заказываю телефонный разговор с Пятигорском – номер режиссера у меня имеется.
Голос его растерян и суетлив.
– Юрочка, а Маша... Ее нет в Пятигорске.
– Почему, что случилось?!
– Нет-нет, ничего страшного, она... как бы это сказать... она улетела в Ленинград.
– Зачем?!
– Знаете, у нее что-то по женским делам, мы ей предлагали остаться, здесь врачи хорошие, но она ни в какую... – режиссер там, на конце провода, с трудом переводит дух и добавляет с облегчением: – Сейчас вам Аллочка подробнее объяснит.
Какая-то женщина охотно, с заметным удовольствием, но пересыпая фразы оханьями и аханьями, докладывает, что Маша упала с лошади, что у нее открылось кровотечение и она настояла, чтобы ее отправили в Ленинград, потому что там у нее знакомый гинеколог. Где, куда, фамилию – она ничего не знает, но может дать мне телефон второго режиссера, который там, в Ленинграде, ее встретит и все мне объяснит.
Машинально записываю номер и кладу трубку: какие сволочи – посадить беременную женщину на лошадь! Да я этому режиссеру!..
Знал бы я тогда, что снимали старт скачек. Машу попросили сразу же после него натянуть поводья и сказать: «Тпру! » и якобы конь остановится. Это был чистый идиотизм, потому что конь был спортивный, и когда прозвучал удар гонга и все рванули, он рванул тоже и понес – какое там «тпру». Маша вылетела из седла на полном скаку, беременная!..
Заказываю Ленинград. Второго режиссера. Жена говорит, что муж будет очень поздно, что о Дюжевой она почти ничего не знает, но вроде бы он ее встретил.
Встретил! О господи, а что дальше-то? Времени – шесть вечера, что делать, что делать? Да, я помню, Маша когда-то говорила мне про своего ленинградского гинеколога, но ни фамилии, ни адреса, что делать?
Запрыгиваю в машину, лечу в магазин, беру коньяк и две коробки шоколадных конфет, возвращаюсь на переговорный, но через служебный ход, и бухаю на стол все свои дары:
– Девочки, родненькие, у меня в Ленинграде жена загибается (тьфу, тьфу, тьфу! ) – Марина Дюжева, актриса, вы ее знаете, помогите, девочки!
Лопочу, а сам понимаю, что безнадежно все это – сколько в Питере больниц!..
А девочки на Машину фотографию глянули, переполошились: «Знаем, любим ее! », усадили меня в зале, велели ждать.
Сижу и просчитываю: сейчас вернусь в гостиницу, соберу вещи, пару часиков вздремну, а к полуночи опять сюда, звонить второму режиссеру и потом прямо отсюда – в Питер...
– Молодой человек, Ленинград, третья кабина!
Я затравленно кручу головой: какой еще тут молодой человек звонит в Ленинград? Но никто с места не двигается, значит, вышел куда-то.
– Да вас же, вас! – кричит мне растрепанная и раскрасневшаяся девчонка из стеклянного окошка.
Бог мой, кто там на проводе – регистратура, справочная, дежурный врач?..
– Юрочка, миленький, каким чудом ты меня нашел? – слышу я родной слабенький голос. – Тут все переполошились, телефон мне в палату принесли, подключили.
– Машуня, девочка, что с тобой? Где ты?
– Сейчас уже все в порядке, не волнуйся.
– Как не волнуйся? Завтра праздники, кто тебе там стакан воды подаст? Слушай меня внимательно, завтра...
Гляжу на часы – семь. До Питера через Москву тысячи полторы верст, средняя – девяносто... – шестнадцать часов плюс час на поиск больницы – семнадцать. Если выеду в девять – в два часа буду там, плюс два часа на непредвиденные обстоятельства.
– Маша, завтра, в четыре часа дня выгляни в окно, поняла?
– Сумасшедший, зачем...
– Все, Машуня, целую тебя, пока!
Кладу трубку и потный, но счастливый влетаю к девчонкам и расцеловываю их в щеки, которые они радостно подставляют.
– Девчонки, вы волшебницы, я думал, что это невозможно.
Здоровье
С ревом, писком и визгом подлетаю к гостинице, швыряю в сумку вещи, объясняя по ходу дела ситуацию. Братва все понимает, но горой стоит за то, чтобы ехать рано утром.
– Ты же вчера почти не спал. Уснешь за рулем, и твоя Маша тебя не дождется.
Я знаю, что такое сон за рулем и на секунду задумываюсь: а может, и правда вздремнуть пару часиков, а в одиннадцать рвануть? Ребята не пикнут, не стукнут, дадут поспать. Но разве ж я усну сейчас?! Сердце колотится, как бешеное, – ехать, только ехать!
Мужики все понимают, потому что знают меня: много-много рук кидают в мой багажник пару полных канистр с бензином, воронку, свечи, ремень вентилятора, камеру, пару лампочек фар, хлеб, консервы, нож, минералку, бутылку водки – у кого что есть.
Пора. Я расцеловываюсь со своими верными бойцами, волками дорог и бездорожья, взревывает мотор моей «блондинки» и... выруливая, я задеваю передним подфарником чей-то бампер, стекло разбивается вдребезги.
– Плохая примета! – Меня вытаскивают из-за руля. – Оставайся!
– Мужики! – Я грохаюсь перед ними на колени. – Отпустите, Христа ради!!.
Четыре сноровистые руки – две снимают стекло подфарника с «боевой» машины, две – с моей, и через полминуты «блондинка» в порядке – вперед!
Я даже не выхожу из-за руля, не благодарю их, не целую молчаливые, все понимающие лица, потому что боюсь, что расплачусь, спазм в горле душит меня!
Только выехав на загородное шоссе, прихожу в себя и расслабляюсь – уф-ф! Врубаю маг, устраиваюсь удобнее: дорога длинная, но она началась, и с каждой секундой я ближе и ближе к Маше, разве тут уснешь?
Несмотря на спешку, сразу не порю, надо вкататься, к любой дороге надо привыкнуть, даже если ты на три минуты бегал в кусты пописать.
Ровно рычит мотор, мелькают кусты, столбы, встречные фары, и попутные машины пожираются «блондинкой» неотвратимо, словно судьбой. Лента шоссе стремительно летит навстречу. Машин уже мало, свет фар на спусках упирается в асфальт, на подъемах пялится в небо, убегает в поля на поворотах. Резина трещит на расплавленном за жаркий день гудроне, камни пулеметными очередями секут днище, отдаются даже через подметки, встречный ветер плотен, как подушка.
Часа через полтора чувствую, что веки слипаются. Что за черт, одиннадцать вечера, чего это я так рано расклеился, ишь, деточке спать захотелось!
На злости проезжаю еще минут двадцать – глаза слипаются сильнее. Делаю то, что нельзя, и это понимаю: трясу головой, вращаю плечами, ору песни, высовываю морду в окошко – хватает еще на пятнадцать минут: надо вставать. Ладно, вон ту вишневую «шестерочку» сделаю и встану, как раз деревня кончится.
Но «шестерка», с тех пор как ей в зад уперся свет моих фар, приближаться ко мне перестала. Наоборот – на прямой уходит! Знаю таких, они, как правило, среди частников считаются асами и действительно хорошо ездят. Но, ребята, это несерьезно – хорошо ездить и ездить так, как ездим мы, – две большие разницы.
Слегка концентрируюсь, топчу газ, мы влетаем в спящую деревню вместе, под сто сорок, и вижу, что вишневый зад с харьковскими номерами, бликующий от моего света, начинает приближаться. Оно и понятно – повороты начались.
Однако клиент попался крутой – в поворотах не тормозит, радиусы режет по-спортивному, но вот двигатель крутить до звона на второй и третьей не может. И в снос на «все четыре кости» на сухом асфальте в повороте не идет, а я иду. Двигатель у него сил на десять мощнее, поэтому на прямой мне за ним не угнаться.
Визг от наших баллонов – страшенный, обрушивается на спящие деревни так, что мне жутковато представить себя ее жителем, спящим в доме у дороги. Идет череда правых и левых поворотов – таких, что приходится втыкать вторую передачу.
Я достаю красненького, обхожу в хорошем левом третьем и до выхода из деревни делаю его метров на двести.
Обгоняя, вижу, что за рулем молодой парень в белой рубашке, скалится, а рядом девчонка – все ясно. Не по-джентльменски с моей стороны о парня ноги вытирать, но бой честный – у него под капотом зверей поболе.
Выскакиваем на прямую, смотрю в зеркало: ну что, укротился? Обычно, если жена рядом или просто человек, которому жить хочется, – водила успокаивается, когда его так круто обошли. В крайнем случае, его успокаивают. Но этот парень заводится всерьез – свет фар сзади нарастает. Значит, не жена. Ну давай потягаемся...
Концентрируюсь уже по-настоящему и вдавливаю акселератор в пол: сто пятьдесят, больше «блондинка» не может. Поворотов нет, машин тоже... ага, вот одна! Вторая! Родненькие, как же вы кстати, потому что я обхожу их, не сбрасывая. Отстал красненький, но потом медленно приближается. Все, дорога как линейка, сожрет, гад.
Сжирает и задиристо машет рукой – симпатичный парень. Отвечаю и я, хоть и не так весело. Ладно, далеко ты не уйдешь.
Как только он меня обходит, ухожу влево и буквально вдвигаю капот «блондинки» сразу за его вишневым задом, пытаясь влезть в его «мешок» – разряжение воздуха за машиной. Если идти не далее двух метров от его бампера, «мешок» всасывает, двигатель не надрывается и тратится раза в два меньше бензина. Мы на испытаниях колонной часто так ездим, бензин экономим. Но, естественно, без дальнего света и даже без ближнего, на подфарниках, потому что света впереди идущего хватает. К тому же передний, когда это чужой, начинает нервничать: в кинжальном свете фар – ощущение голого на витрине.
Получается. Правда, всего километра на три, а потом этот Ромео схитрил: плавно сбрасывает газ до ста двадцати, резко прибавляет, и «блондинке» не хватает мощей, чтобы в «мешке» удержаться. Совсем обнаглел. Пора бы уже и деревне быть. Вот и она. Все повторяется, и мы машем друг другу при обгонах.
Так мы и летим к Харькову – весело, с визгом колес и воем моторов. Хорошо, что парень в дурь не лезет и не «выпрыгивает из штанов», понимает, что «авось» здесь может слишком дорого стоить.
Какой там сон! Воспоминаний от него не осталось, я благодарен тебе за это, красненький. Очень жаль, что у тебя харьковские номера и ты вот-вот свалишь, а то бы мы с тобой до Москвы рекорд поставили.
– Во ч-черт! Откуда он здесь взялся?
Гаишник свирепо трясет жезлом поперек моего пути и красноречиво держится за кобуру. Ч-черт, помню я этот пост, как же я его проморгал, вот что значит азарт. Деревня была большая, и красненький сильно отстал, но сейчас его и видно, и слышно.
Сержант в меня неистово вглядывается и внюхивается, дышу ему в физиономию.
– Да трезв я, сержант.
– А чего нарушаешь? Колеса за пять километров слыхать.
– Да не нарушал я, – вру нехотя, без вдохновения. Пусть докажет – прибора нет, свидетелей нет. Он тоже, видать, это понимает.
– Вот что, товарищ водитель, – выхватывает из моих рук ключи. – У вас крайне усталый вид. Поспите здесь пару часиков, а потом поедете.
От такого поворота событий я теряю дар речи, но в это время останавливается «шестерка», и появляется мой спаситель – худой, улыбчивый.
– За что вы его остановили?
– А тебя это не касается, – сержант угрожающе повышает голос: – Сейчас и с тобой разберемся...
Парень молча раскрывает перед ним красные корочки, сержант сразу как-то подтягивается.
– Виноват, товарищ...
Третье слово он сглатывает, да это и понятно: КГБ есть КГБ.
– Старик, – объясняю я парню, – у меня жена в Питере загибается, в больнице, после операции, а сержант ключи забрал, ты устал, говорит, отдохни – ну какой тут отдохни! ?
– Отдайте ключи, пусть едет, – говорит парень жестко и добавляет уже мягче: – Под мою ответственность, сержант, – он не уснет за рулем, я его знаю.
– Спасибо, друг! – тискаю я его крепкую ладонь.
– Счастливого пути, – он прячет корочки, улыбается: – Действительно в Ленинград?
– Да, действительно, с женой плохо.
– А как же ты из Москвы сюда попал?
– Испытателем на АЗЛК работаю, под Никополем новые кузова катали по булыжнику.
– Тогда все понятно, классно ездишь. Спасибо за тренировку. Но не рискуй, ладно?
– О’кей! – Я завожу двигатель.
И все опять повторяется, мы летим, как психи, а я от счастья еще круче прохожу повороты.
Вдруг под капотом – резкий металлический стук. Все. Финиш! Бросаю газ, парень со свистом меня обходит, я мигаю ему фарами. Безнадежно так мигаю. Но красненький тормозит, сдает задом.
– Что случилось?
– Отъездился, – поднимаю капот, гоняю двигатель на разных режимах, а он стучит, стучит... – Похоже, лопнул палец третьего поршня. Я раскрутил движок на всю и резко бросил сцепление – ударная нагрузка.
– Что теперь делать?
– Автосервис нужен... – Даже не психую, что не успеваю к Маше: я могу вообще заторчать здесь надолго, потому что запчастей к уфимскому мотору нигде днем с огнем не найдешь. Чувствую, как на меня бульдозером наползает усталость, нет сил даже шевельнуться.
– Вот что... – Парень пишет на клочке бумаги. – Мои телефоны. Помощь нужна будет – звони, не стесняйся. А сервис – вот он, доедешь?
Действительно, метрах в трехстах белое здание с неоновой вывеской: «Автоцентр». Оказывается, мы только что въехали в Харьков.
– Спасибо. Ты настоящий водила. И друг. Позвоню.
– Удачи! – Рубиновые огоньки «шестерки» растворяются в ночи.
Завожу инвалидный свой двигатель и осторожненько подкатываю к воротам станции. Глубокая ночь. Звезд полное небо. Нашариваю в багажнике бутылку водки, тушенку, хлеб, нож. Выпиваю залпом полстакана, закусываю, откидываю спинку и мгновенно проваливаюсь в сон.
Если вам помогли наши советы и вам тоже есть что посоветовать посетителям нашего сайта -
присылайте нам свои советы на Spravarul@bk.ru
Дополнительно:
Дорожное безумие
Сон за рулем – самый короткий путь на тот свет
В Европу за иномаркой
Самая трудная дорога в моей жизни
Женщина за рулем – к чему бы это
Что такое инжектор
Что такое автосервис и как с ним бороться (советы приемщика со стажем)
|
