Задание на командировку было простое: на заводе РТИ (резинотехнических изделий) ВАЗа в Саратовской области (по-моему, в городе Балаково) провести испытание уплотнителей дверей для «Москвича», выпуск которых там налаживался. Срок командировки 10 дней, материальное обеспечение – «Москвич-2137» (универсал), напарник – Сергей Регентов, инженер и водитель, высоченный, здоровенный молодой парень, недавно отслуживший в «десантуре», к тому же сын заместителя генерального директора АЗЛК по капитальному строительству. Чрезвычайно белая кожа, красные яблоки румянца и молодости на щеках, немного увалень, голос высокий, распевный, прекрасный рассказчик и не менее прекрасный слушатель, хохотун, заходится смехом от небольшого повода, но главное – этот парень мне нравился: исполнительный, надежный, легкий.
Была зима, снежная, морозная. Бросили мы в багажник цепи для колес на случай буксовки, пару канистр с бензином, «джентльменский набор»: лампу фары, ремень вентилятора, свечу, бегунок и крышку трамблера.
Доехали нормально, поселились в местной гостинице, ездили на завод РТИ, как на работу, каждый день, сдружились там с мастером участка уплотнителей, 45-летним Виктором Петровичем.
Однажды, было это в пятницу, он подошел к нам сильно расстроенный и рассказал, что у него умер отец, похороны послезавтра, а доехать туда он не может – рейсовые автобусы отменены из-за метели, а на попутках – ненадежно, заводские шофера говорят, что стоят гам грузовики в сугробах десятками, трактора вязнут. До деревни отца всего 80 километров, жил он в деревне Подлесное, что на берегу Волги.
Впереди маячили два пустых выходных, молодые души требовали приключений, и мы, не сговариваясь, предложили Виктору свои услуги и «Москвич». Он поначалу даже испугался, а потом махнул рукой: «А, пропади все пропадом, едем! »
Как доехали, не помню, но доехали. Помню, действительно буксовали, стояли по обочинам грузовики. Помню, долго-долго пилили за бульдозером по снежному коридору, стены которого были намного выше крыши нашего «Москвича». В общем, доехали, и с тех пор к цепям на ведущих колесах легкового автомобиля я преисполнен глубочайшим уважением.
В Подлесном, отрезанном от «материка», встречали нас как героев. Водили по избам, не знали, куда усадить, чем угостить. Помню, замер я перед старинными черными досками-иконами, а хозяйка любопытствует: «Нравится?» – «Да». – «Увлекаетесь?» – «Как же этим не увлекаться?»
Тут же мне была подарена целая наволочка таких же икон, только совсем черных, хранящихся по чердакам изб.
машины
Выехали мы после обеда. Мело и морозило. Где-то за Саратовом, идя под сотню, догоняем милицейский «уазик». Он идет, как положено, по знакам – шестьдесят. Несколько секунд думаем: обгонять или не обгонять. За рулем – Сережка. «Да делай ты его, – говорю я. – Если и рванет за нами, то хрен догонит».
Серега элегантно «уазик» обходит, но тот вдруг резко прибавляет, висит на заднем бампере. Мы, конечно, смеемся и прибавляем еще. На ста пятнадцати фары «уазика» исчезают в метели, а мы...
Дорога круто уходит направо и – железнодорожный переезд с торчащими рельсами. Серега тормозит, но мало – одного качка тормозной педали не хватает нам, чтобы спокойно переехать эти рельсы. Скорость наша в повороте так высока, что зад сильно подскакивает на первом рельсе, передок приседает, и мы балкой передней подвески бьемся в рельс второго пути.
Удар вообще-то лобовой. И такой сильный, что мы оба достаем головами лобовое стекло. Оно трескается, а машина по инерции пролетает рельсы и замирает.
Не успеваем мы осознать происшедшее, как рядом встает «уазик». Менты – двое – выскакивают из него, один из них выхватывает из замка наши ключи зажигания, второй открывает мою дверцу и за шкирку выволакивает меня на свет Божий, а вернее – в темень и метель непроглядную. То же собираются делать и с Серегой.
Но Серега выходит из-за руля сам. И когда он встает во весь свой огромный рост, то преследователи наши успокаиваются, не суетятся. К тому же они под крепким градусом, мы это ясно чувствуем, но силы все равно неравны. «Хорошо, – говорит один из них, – сейчас мы позвоним в отделение, приедет наряд, и вот тогда мы разберемся».
Чего они от нас хотят, мы не знаем: документы наши и ключи от машины у них, и тогда я догадываюсь – денег. Но денег у нас – в обрез, только на пропитание до Москвы. Я начинаю лихорадочно вести переговоры, объясняю им ситуацию, отдаю всю наличность и плюс талоны на бензин.
Серега такого соглашательства не понимает. Улучив момент, он предлагает мне:
– Давай этих ментов уложим, свяжем, а на их машине поедем в Москву.
– Ты идиот?! И далеко мы на ней уедем?
– Ну хорошо, пусть наряд приезжает, чего ты боишься? Они пьяные, а мы-то трезвые!
– Ну и что, что трезвые? Приволокут нас в участок, сунутся в машину, а там иконы, шланги, стерлядь! Во-первых, отметелят нас там от души, а во-вторых – посадят по статье, как пить дать, понял? Молчи, не мешай...
В общем, через полчаса милиционеры, обобрав нас до нитки, уехали в черноту ночи, а мы уселись в свой недвижимый и уже холодный автомобиль.
Удар был такой сильный, что мысль завести двигатель нам даже не приходила. Посидев, мы вышли из машины, подняли капот, заглянули под днище, но без домкрата ничего толком не увидали – лужа черного масла под коробкой и все.
Завели двигатель. Как ни странно, он заработал. Кабина наполнилась теплом. За рулем сидел я. Выжал сцепление, включил первую передачу, отпустил педаль – с диким грохотом под днищем машина дернулась, проехала пару метров и заглохла. Ясно было, что ехать она не может. Значит, надо искать помощь. Где?
Мы стояли где-то между Саратовом и Борисоглебском. За тот час, что мы здесь, на переезде, торчали, мимо не проехало ни одного автомобиля. Допустим, проедет, остановится, довезет до Борисоглебска, что дальше? Есть ли там сервис? А может, звонить в Москву?..
В общем, сидим мы в унынии в машине, греемся, ожидаем попутку, и я спрашиваю Серегу, поглядывая на его подсвеченное приборной доской лицо:
– Серега, а есть у тебя настоящий друг, которому вот так можно ночью позвонить откуда угодно, хоть отсюда, за семьсот пятьдесят километров? И этот друг тут же сядет за руль, приедет и дотащит нас на веревке?..
Серега недолго молчал.
– Нет. Такого нет. А у тебя?
– А у меня... был. Погиб, на ралли. – Я имел в виду, конечно, Витьку Глазунова. (Смотри главу «Друг мой, Витька». )
С той ночи прошло много-много лет. И много-много раз, поднимая рюмку в каком-нибудь застолье, я вспоминал эту ночь, метель, наш диалог и пил за то, чтобы у каждого из нас такой друг был...
Ситуация с машиной к тому времени была нам ясна: от лобового удара в рельс балка передней подвески сместилась назад сантиметров на шесть-семь. Естественно, сместились и двигатель, и коробка, в результате чего передняя крестовина кардана уперлась в днище кузова, напольный механизм переключения передач раскололся вдоль, пополам, оставив нам только первую и вторую передачи. Нижнее ребро балки отогнулось от удара, и гнезда нижних сайлентблоков разорвались, но не до конца, держались на честном слове. Рычаги подвески сместились, передние колеса смотрели в разные стороны, а поскольку рулевые тяги на «Москвиче» проходили сразу за картером двигателя, то сместившийся картер зажал их, и руль крутился очень туго, всего градусов на 90 в каждую сторону, – то есть ехать по шоссе мы худо-бедно могли, но поворачивать хотя бы перпендикулярно к дороге – никак.
Но ехать мы в тот момент и не помышляли, сидели в тепле, ждали попутку. Метель продолжалась. Минут через десять я обнаружил, что Серега спит, и разозлился на него: вот толстокожий! Сейчас я тебе посплю... Злость подвигла на поступок – включаю первую и с грохотом трогаюсь с места. Ощущение такое, что по днищу бьют молотками несколько озверевших людей.
Серега просыпается в ужасе, я ору ему, что лучше плохо ехать, чем хорошо стоять, но он, конечно, ничего не слышит.
Метров через сто адского грохота снизу, из коробки, повалил касторовый дым. Я выскочил, достал под днищем ее рукой и отдернул – горячо, как огонь.
Что же делать – встаем опять. И опять Серега засыпает. А я опять врубаю первую и опять еду, если это можно назвать ездой. Грохот хоть и такой же, но в этот раз удается проехать метров триста до момента закипания масла. Серега даже не просыпается.
На третьей попытке масло не закипает вообще – наверное, там уже нечему закипать. А я еду – километр, второй, третий, пятый... Двигатель ревет – первая передача все-таки, на спидометре – 20 км в час, больше, кажется, машина просто взорвется и не выдержат барабанные перепонки. Что ж, думаю я, даст Бог, до Борисоглебска мы к утру доедем, а там станция наверняка есть, что-нибудь придумаем...
Часа через два такой езды я краем глаза замечаю под правой рукой, у рычага КПП, какое-то мельтешение. Оказывается, это крестовина протерла днище насквозь. В это время просыпается Серега. Я докладываю, что до Борисоглебска осталось каких-нибудь 20 километров, час езды. Оценивая ситуацию, он сходу предлагает идею, достойную Нобелевской премии:
– Слушай, молоток и зубило у нас есть – давай вырубим в полу место под крестовину, пусть в салоне крутится, зато грохота такого не будет.
Сказано – сделано. Через полчаса в полу между нами зияет рваная дыра, в которой со страшной скоростью крутится крестовина кардана – не дай Бог в нее шарфик какой-нибудь попадет или пола пальто. Озверевшие люди с молотками исчезают, остается только надсадный рев двигателя, предсмертный вой сухой, без масла, коробки, шум дороги, которая теперь вот она, рядом, рукой можно дотронуться.
Зато я включаю вторую передачу, и стрелка спидометра иногда цепляет цифру 30! Вот кайф!
Когда мы вкатываемся в Борисоглебск, перед нами дилемма: ждать два часа, когда откроют сервис, или ехать, пока машина едет? Ну, а откроют сервис – у нас же ни копейки, нам что, за красивые глаза все сделают?
Совещание было кратким: едем, пока едет. Второй вопрос – как повернуть направо, к заправке, решился просто: там, где не хватает радиуса поворота руля, газ в пол, первую, сцепление бросаешь, и задок на льду и снегу заносит исправно – вот и повернули.
На заправке прикидываем запасы: талонов на бензин должно хватить, жратва – килограмм соленейшего сыра и батон серого хлеба. Вода – бесплатно. Мало, конечно, на сутки езды, которые нам предстоят, но что делать? В общем, вперед, на Москву!
Никогда я не забуду, что такое ехать сутки на второй передаче! Наверное, это самая изощренная пытка для водителя вообще, а для испытателя так просто смертельная: грузовики проносятся мимо вас, как метеоры, а легковых так просто не видно! Колесные трактора объезжают вас, обдавая соляром, и вы завидуете им черной завистью, вы, испытатель, король дорог, вы, кто умеет держать среднюю сто на тысячекилометровом пути, вы, на чьих номерах написано «проба» и чей «Москвич» на дорогах не сможет обогнать ни одна «шестерка» или «девятка» («мерседесов» тогда не было).
А сейчас вы плететесь, плететесь, плететесь... Стрелки часов прилипают к циферблатам, километровые столбы превращаются в десятикилометровые, и каждый из них – событие, они надвигаются убийственно медленно, издевательски медленно...
Два часа, всего два часа мы приближаемся к Москве, а кажется, сил совсем не осталось, особенно когда думаешь, что еще – двенадцать раз по столько!..
Но ведь на второй передаче, вы скажете, можно ехать и шестьдесят, и даже восемьдесят. Верно. Но когда я с отчаяния нажимал педаль газа больше, то при приближении к сорока становилось страшно от грохота, вибрации, и было ясно, что на таком режиме мы просто не доедем.
Как мы все же доехали – не знаю. Помню только, что лица были совершенно черные от той гадости, что летела с асфальта через дыру в днище. Пальцы, тоже черные, вспухли и не разгибались. Сыр, солонее самой соли, и батон давно съедены, но ни голод, ни жажда нас уже не мучили – мы были какими-то окаменелыми и душой, и телом, и мыслями. Прострация, анабиоз. Прошел день, ночь, опять кончился день. Мы ехали, останавливаясь только на заправках, и если б не спали по очереди, то вообще – сошли бы с ума.
Когда мы наконец разменяли последний стольник, и мимо торжественно проплыл столб с цифрой 100, оба чуть не заплакали от счастья. Последние километры дальней дороги всегда самые длинные, эти же превратились для нас в бесконечность, и из моих глаз действительно скатились слезы, когда мимо проплыл голубой щит со словом: «Москва»...
Первый московский светофор – красный. Рядом с нашим «Москвичом» – «Икарус» с пассажирами, водитель в белой рубашке, в галстуке, с закатанными рукавами с любопытством поглядывает сверху вниз.
Я выхожу из-за руля, встаю перед «Москвичом» и, обняв его ладонями за грязнущие крылья, наклоняюсь, целую его, родненького, в не менее грязнущий капот. «Спасибо, любимый, что доехал».
– Эй, у вас колеса в разные стороны! – не выдерживает водитель «Икаруса».
Я хлопаю дверкой, кричу в ответ: «Они уже восемьсот километров в разные стороны! », – вставляю первую, вторую, газ до полу – шестьдесят! – да пусть взорвется, развалится, здесь уже не страшно.
... Когда нашу машину подняли в заводском гараже на подъемник, сбежался народ и ахал, как перед Сикстинской мадонной, а кто-то из слесарей ткнул отверткой в то место картера двигателя, в котором рулевая тяга протерла глубокую борозду. Оказывается, там осталась лишь тонкая алюминиевая пленка, под отверткой она лопнула и хлынуло масло...
– Да, – сказал кто-то. – Фантастика!
Если вам помогли наши советы и вам тоже есть что посоветовать посетителям нашего сайта -
присылайте нам свои советы на Spravarul@bk.ru
Дополнительно:
Умение слышать свой автомобиль экономит большие деньги
В защиту отечественного автопрома
Все или почти все о колесах
Как без тормозов доехать до Ялты
Автоликбез
Единственная глава, которая к автомобилю никакого отношения не имеет. Почти не имеет...
Единственный способ остаться в живых в 85 случаях из 100
|
